Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

В общем, уже через неделю я вылетела в Карабах вместе с группой спецназа из двадцати четырех человек. Почему в Карабах? Ну, так мне объяснили, что оттуда все началось. Почему со спецназом? А с кем еще? С врачами, с проповедниками, с колонной гуманитарной помощи? Наверно, это было бы еще глупее. Или глупее уже некуда?

Без знания армянского и азербайджанского языков, без понимания сути конфликта, без всякого опыта миротворческой деятельности — что мы могли там сделать? Недели две ушли как бы на ознакомление с ситуацией. Ребята что, ребята чувствовали себя нормально, для них было все обычно: ожидание работы — тоже работа. Патрулирование, разведка, рекогносцировка, налаживание взаимодействия с местной милицией. А я была в отчаянии. Я непредставляла, с чего начинать, психовала жутко, и лейтенант Паша Воронов даже придумал такой дежурный грустно-шутливый вопрос:

— Танюх, мы кому помогать приехали: местному населению или тебе?

А потом был пронзительно солнечный, ясный день, и маленькое задрипанное такое армянское селение на повороте дороги, я даже названия его не запомнила. Чуть поодаль на белой заснеженной равнине выстроились ровными рядами аккуратные финские домики еще не функционирующего горного курорта, а здесь у дороги лепились одна к другой покосившиеся лачуги, сакли или как их там называют, и была какая-то жуткая обреченность в этой съежившейся на солнце среди голых скал и снеговых шапок деревушке. В старых домах засели азербайджанские боевики, за финскими домиками окопались армянские освободители.

Боевые действия, собственно, уже начались, их прервало появление нашей «вертушки». Уже в полете мы получили сообщение, что, по данным местного ГБ, в поселке в качестве заложников удерживаются женщины и дети. Уважительная тишина встретила нас на входе в селение, когда шум движка и лопастей остался далеко позади. По вертолетам тогда еще не стреляли: то ли не из чего было, то ли просто война всерьез не развернулась, а вот по бойцам спецназа огонь могли открыть и те, и другие. Во всяком случае, так нас инструктировали. Поэтому, грамотно рассредоточившись на местности, мы заняли ключевые позиции. Тишина теперь стояла такая, будто в этом месте уже давно не было ни одной живой души. И тогда я поняла, что настал мой звездный час.

Я вышла на середину улицы между домами с белым платком в поднятой руке, сняла с шеи автомат, бросила, его перед собой и закричала:

— Выходите! Мы всем гарантируем жизнь и свободу. Сдавайте оружие и уходите в горы. Мы не будем не только записывать ваши имена, но даже фотографировать вас. Я обращаюсь к вам от имени Комитета госбезопасности СССР, я — командир группы спецназа старший лейтенант Иванова. Через десять минут здесь будут вертолеты войск МВД. Вы будете окружены. У вас остается очень мало времени! Сдавайте оружие, друзья! В кого вы хотите стрелять? Здесь ни в чем не повинные женщины и дети.

Тишина сделалась просто фантастической. Я представила, какими глазами должны сейчас смотреть на меня эти дикие горцы. Маленькая рыжая девчонка — офицер спецназа КГБ. Я думала, они смотрят с восторгом. Еще минута, и им ничего не останется, как только сложить оружие и заговорить со мной о том, что я делаю сегодня вечером. Но, очевидно, они думали совсем по-другому: подставка, думали они, отвлекающий маневр, коварный план армянского (азербайджанского) ГБ, не бывает, думали они, таких старлеев в спецназе.

Я никогда не смогу узнать, как было на самом деле. Не у кого теперь спросить.

Я повторяла свой текст уже по третьему разу, когда в воздухе мелькнула граната. Я успела увидеть ее, даже успела оценить расстояние и понять, что не смогу вернуть смертоносную игрушку хозяину, да и нельзя было этого делать — в домах мирные жители (об этом я тоже успела подумать). И я сделала главное — упала и закрыла голову руками. Слава Богу, это была не «лимонка», а скромненькая «РГД-5». Четыре осколка достали меня: два в бедро, один в плечо и — самое противное — в кисть правой руки. Смешно: пройти Афган без единой царапины и получить ранение, что называется, у себя дома. Да, тогда мы еше считали, что это дома.

Потом началась стрельба, громкая и, как показалось, беспорядочная. Я не стреляла, я просто подобрала свой автомат и медленно поползла к стене ближайшей постройки. А ребята мои работали в общем грамотно. Потери были, но с нашей стороны только двое раненых, не считая меня. Боевиков уложили восемь, остальные удрали, из мирного населения не пострадал никто. И вот, когда все уже было кончено, вдруг появились в небе три вертолета. Кто ими командовал, кто давал им цели? Появились и накрыли ракетным ударом россыпь финских домиков. Это был кошмар, оттуда сразу ударили по нам, и у нас стало на двух раненых больше, причем появился один тяжелый. Спасибо, родная милиция! Точнее, войска МВД. Потом все залегли, обмениваясь ленивыми очередями. Наконец стало совсем тихо. И я снова вышла на это яркое солнце, на этот жуткий сверкающий снег и уже вовсе без оружия заковыляла в их сторону. Раненый Пашка хрипел вслед:

— Не ходи, дура! Убьют же ведь. Не ходи.

А я шла, размахивая все той же белой тряпкой, правда, на ней теперь были красные пятна. На мне их было еще больше. И кровища эта сильно перекрасила мое представление о восточном мужчине. Я теперь знала, что некоторые из них умеют бросать гранаты в девушек, идущих под белым флагом. И мне уже не терпелось довести свой эксперимент до конца. Я пробовала кричать им что-то по-армянски, какие-то простые слова, выученные за эти дни, я не слышала их ответов, ветер жутко свистел в ушах, зато я слышала выстрелы, не знаю, чьи, может быть, просто померещилось. Фонтанчиков от пуль на снегу я не видела, вспышек — тоже, впрочем, перед глазами уже все плыло… Я дошла до них и упала.

По-русски бойцы говорили сносно. Они не согласились сдать оружие, но согласились уйти и забрали с собой своих раненых. Они успели уйти до того, как подъехали фузовики с омоновцами.

Потом — провал в памяти.

Помню очень отчетливо: лежу на постели, перебинтованная чем попало, рядом двое моих ребят и старая пьяная армянка. Она буквально причитает, протирая мне лицо лрохладной влажной салфеткой:

— Бог мой! Дэвонка, чем ты занимаешься?! Да развэ можно! Да твое ли это дэло! Нэ можно, ай, нэ можно. Дэти — вот твое дэло. Рожать — вот твое дэло! Бог мой Бог мой, дэвонка!..

И почему-то ярче всего я буду вспоминать именно эти причитания старой армянской женщины из расстрелянной деревни, буду вспоминать по дороге, стискивая зубы от боли в набитом ранеными, продуваемом насквозь армейском «УАЗе», буду вспоминать в ереванском госпитале, куда ко мне уже через шесть часов после поступления примчится Сергей, буду вспоминать через неделю в Москве, зализывая оставшиеся раны дома на диване.

А раны-то были в общем ерундовые — мне опять повезло. Сильнее был шок от этого предательского удара, от этой бессмысленной мясорубки в мирное время. Как не хотелось верить, что мирное время кончилось! Однако Дедушка оказался, как всегда, безнадежно прав. Все-таки лучшие источники и лучшие аналитики были пока у него, а не у нас. И я сказала Сергею, что такое положение вещей нужно срочно менять.

— Нам по-прежнему остро не хватает людей, Сережа, — жаловалась я.

— Конечно, — не спорил он. — И поэтому ты хочешь начать с того, чтобы как можно скорее угробить себя.

— Брось, Сережа, со мной ничего не случится. Я не боялась ехать туда и не боялась идти под пули. Я и сейчас ничего не боюсь. Веришь? Абсолютно ничего.

— Верю.

— Сережа, я хочу маленького.

— Что?! — оторопел он. — Ты имеешь в виду ребенка?

— Ну не котенка же.

— Довольно странный вывод после командировки в «горячую точку».

Я рассказала ему про ту женщину. Он нахмурился и надолго замолчал. Наконец спросил:

— Ты не хочешь больше работать в нашей организации?

— Да ты с ума сошел!

Именно этого я и боялась — что он так подумает.

— Вы все, мужики, чокнутые. При чем здесь это? Работа работой, а дети — это дети. Ради кого работать-то?!

— А ты не пытаешься обмануть сама себя? — спросил он тихо. — Работа ведь бывает разной. И в некоторых случаях дети…

— Знаю, знаю, все читали, все кино смотрели, киднэппинг, дети-заложники — знаю. Но если постоянно думать только об этом, жить станет вообще невозможно. Кто знает кого и когда возьмут в заложники? Да мы все заложники в этой гребаной стране и на этой гребаной планете! Ты сам не боишься умирать? Ну так и за детей не бойся! Конечно, идеальный агент спецслужбы — это человек без родины, который не только детей, но вообще никого не любит, ничем не дорожит и никого ему не жалко. Таких все фашистские режимы двадцатого века наплодили предостаточно. Но ты, кажется, не такими хотел комплектовать нашу команду, вы с Дедушкой как будто что-то новое думали, интеллигентов каких-то, с тонкими пальцами музыкантов и с «РПГ» наперевес…